Уехал.
В секторе охранников, выглядевшем почти как знакомый Семёну блок ремонтников – только был он раза в три пошире и подлиннее стандартного блока, и ещё в него выходило несколько коридоров – шло общее построение с капитальным разносом всех и вся.
Семён удачно материализовался позади строя и, не привлекая ничьего внимания, потихонечку втёрся в последнюю шеренгу охранников: если первая шеренга стояла по стойке смирно, то во второй охранники переминались с ноги на ногу; в третьей уже негромко беседовали громким шёпотом, а в четвёртой мало того, что болтали чуть ли не в полный голос, но ещё стоя играли в карты и украдкой курили, пуская дым в рукав. Разнос пережидали.
Семён, конечно, мог бы включить невидимость и постоять где в сторонке, послушать, о чём так усердно надрывается мордастый охранник-начальник, расхаживая перед строем туда-сюда, но Семёна больше интересовало, что говорят рядовые бойцы. Опять же, при случае можно было невзначай с кем-нибудь словечком перекинуться, то да сё, и заодно спросить о Кардинале. Узнать, где он содержится.
Слева от Семёна увлечённо играли на обеденную пайку масла и ни на кого и ни на что не обращали внимания; справа по очереди курили подозрительного вида сигаретку и вступать в разговор с Семёном не торопились: судя по сладковатому запаху, это был не табак; ничего больше не оставалось, как стоять и терпеливо слушать выступление мордастого начальника. Что Семён и делал.
Монолог начальника охраны был горячим и крайне эмоциональным. Настолько эмоциональным, что Семён порой с трудом понимал, о чём вообще идёт речь: очень мешали всякие «Пля!», «Твою мать!», «Козломорды в беретах» и прочие красочные эпитеты, на которые мордастый начальник не скупился. Но постепенно Семён разобрался, что к чему: поводом к разносу явился побег трёх ремонтников из первого блока. Коих до сих пор не нашли, о чём пришлось доложить в управление наказателей. Что, само собой, в ближайшее время повлечёт за собой штрафные меры, и тогда кому-то из присутствующих очень и очень не поздоровится! Как верно понял Семён, в первую очередь должно было не поздоровиться самому начальнику, вот потому-то он и исходил надрывным криком, срывая свою злость и испуг на подчинённых. Разряжался, стало быть. Релаксировал.
Довольно скоро отвыкший от построений Семён заскучал: слева уже проигрывали третью суточную порцию масла и назревал конфликт, справа докуривали общую сигаретку и оттуда то и дело доносился тихий пьяненький смех; делать здесь определённо было нечего. Семён собирался уже включить невидимость, отойти в сторону и поискать в последней шеренге более разговорчивых соседей, когда в торце сектора с шумом открылись дверцы кабины перемещений и оттуда выскочил чем-то явно взволнованный охранник: лицо у него было красное, испуганное; берет не по уставному торчал из кармана брюк.
Не обращая внимания на построение, охранник рысью припустил к начальнику, делая на бегу странные движения рукой. Словно знак Зорро в воздухе чертил. Или молнию. Увидев, что начальник заметил его таинственные знаки, охранник подбегать к нему не стал, а нырнул в строй и там затерялся.
Мордастый на секунду поперхнулся очередным «пля!» и тут же быстренько закруглил свою речь:
– Короче, уроды, если сегодня не найдёте беглецов, я всех вас отправлю в Инкубатор! Мне, пля, такие работники не нужны! А теперь всем стоять и делать внимательные рожи! Я сказал внимательные, а не умные! Эй, козломорды в четвёртой шеренге! Это вас тоже касается! Я, пля, когда построение закончится… – что там должно было произойти после, Семён не услышал: дверцы кабины снова хлопнули, выпустив наружу ещё одного охранника, рослого, седого… Охранника ли?
Семён пригляделся: всё же это был не охранник. Форма, несомненно, похожа, – такой же стиль, такой же покрой и цвет, – но в отличие от той, что была на Семёне и остальных, у этой имелся отличительный знак: острая серебряная молния на груди. Для усиления эффекта не хватало лишь оскаленного черепа и надписи: «Не влезай! Убьёт!»
– Пля, старший наказатель припёрся, – обречённо всхлипнули слева от Семёна. – Вот же скотина! Плакала моя пайка масла… – и стало тихо.
Наказатель подошёл к начальнику охраны, косо глянул на него: начальник поспешно козырнул, неловко развернулся и отступил за спину старшему наказателю. Откуда немедленно принялся грозить кулаком всему строю и делать страшное лицо. Видимо, вдохновлял подчинённых на внимательность и послушание.
– Бойцы! – не напрягаясь, ровным голосом сказал наказатель: голос у седого был глубокий, громкий, как у преподавателя со стажем. – Я не буду ходить вокруг да около, а скажу прямо, как солдат – солдатам: в ваших рядах был предатель! Побег ремонтников первого блока организовал охранник номер девяносто четыре, которого обнаружил патруль дежурной прыгалки рядом с одной из камер перемещений, на внешнем оборонном рубеже. Будучи обнаруженным, охранник номер девяносто четыре предпочёл тут же покончить жизнь самоубийством, нежели сдаться патрулю. – Выдержав эффектную паузу и переждав лёгкий ропот, пробежавший по шеренгам, старший наказатель добавил:
– Должен заметить, что обстоятельства происшедшего весьма подозрительны: номер девяносто четвёртый вошёл в кабину и задушил сам себя. Заодно сломав себе шею.
Начальник охраны, услышав такую поразительную новость, замер позади седого наказателя, забыв опустить кулак и убрать с лица зверское выражение: так и застыл с перекошенной физиономией. Только побледнел сильно.